Николай Печерский - Важный разговор [Повести, рассказы]

Ну и чудак все-таки человек!

Ванята отколупнул с конверта сургуч, оборвал зубами суровую нитку и принялся читать. Это было страшное письмо. Страшнее, наверно, и не бывает. Ванята прочитал и долго сидел, опустив голову, не решался вновь взглянуть на тетрадочный листок.

Потом пересилил себя и начал читать снова. Рука его дрожала, а синие буквы прыгали и рассыпались вокруг, не желая больше складываться в горькие и обидные слова.

И все-таки он прочел письмо еще раз, запомнил его от первой до последней строчки.

«Здравствуй, Ванята!

Сначала я тебе не писал, потому что у нас ничего нового не случилось. Потом я все-все узнал и пишу тебе все. Только ты не пугайся и вообще плюнь на все и наберись побольше мужества и не вешай нос.

Ванята, у нас болтают, будто у тебя есть отец, и он совсем не погиб. Он бросил в тайге рабочих, а сам удрал. Он сидел в тюрьме, а потом его обратно выпустили.

Раньше в селе про это не знали, а потом узнали, потому что твой отец написал Фроське, которая работает у нас в магазине. Он хотел на ней жениться и сделать своей женой.

В селе думают, через это твоя маманя и уехала из села. Она узнала, что твой отец заявится сюда, и тебе будет обидно и жалко, что у тебя оказался такой отец.

Я теперь сам не знаю — верить этому или нет, потому что Фроська — пробка, и сама выдумает что хочешь. Ты пока не переживай. Когда я все точно узнаю, я тебе сразу напишу.

Я твое письмо с твоим адресом получил и пишу тебе. Больше я твоего адреса никому не давал, чтобы его никто не знал.

У нас новость: дед Антоний, который возит с фермы молоко, идет на пенсию. Он не хочет, а ему все равно говорят — надо, потому что он старый. Он обиделся и сказал председателю, что уедет к вам, и сам там будет умирать.

Пока до свидания. Больше у меня других новостей нет.

Письма, письма… Лучше бы не было их совсем этих злых, беспощадных вестников печали и горя.

Ванята поднялся и, спотыкаясь на кочках, поплелся домой.

Показать письмо матери? Нет, зачем волновать, когда еще ничего не известно. Он поедет на родину сам, найдет в селе Фроську и узнает правду. Поедет «зайцем», а если турнут из вагона, пойдет по шпалам. Все равно доберется до своего села. Все равно.

Но скорее всего, Гриша Самохин ошибся или что-то напутал. Он всегда так, этот Гриша, — не узнает толком и начнет звонить во все колокола. Нет, этого не может быть. Гриша что-то напутал!

Ванята пришел домой. Мать сидела возле окна, положив щеку на ладонь, задумчиво смотрела в окно на зеленые огородные грядки.

— Мам! — тихо позвал Ванята.

Мать не обернулась, еще ниже опустила голову.

— Ты чего, мам?

Он подошел сбоку, заглянул в лицо матери. Было оно бледное, осунувшееся. Нижняя губа выдавалась чуть-чуть вперед и вниз. Это придавало лицу грустное, по-детски обиженное выражение.

— Что случилось?

— Ничего, сына, — ответила мать, смаргивая слезу. — Поешь там чего-нибудь…

— Чего ж ты плачешь?

— Не плачу я. Это просто так. Сейчас пройдет.

— Обидели тебя?

Мать всхлипнула, закрыла лицо ладонью. Губы ее задрожали.

— Бу-бу… — сказала она. — Бусинка.

— Ну что там, мам?

— Бусинка погибла… утром сегодня, родная моя… Закопали уже Бусинку нашу…

— Не плачь, чего ты! Этим же не поможешь.

— Жалко… я думала — выживет. Я все делала… Кричал на меня Трунов… грозился…

Ванята протянул руку, смущаясь, положил ее на плечо матери.

— Перестань, не надо! Я этому Трунову! Я им всем! Ты слышишь?

Ванята гладил волосы матери, мокрую теплую щеку. Мать прильнула к нему, смолкла. Шелестели за окном вишни. Где-то возле клуба пиликала гармошка.

— Ты обедала? — спросил Ванята.

— Нет. Ешь сам.

— Не выдумывай, пожалуйста. Сейчас я…

Он завертелся по комнате, собрал на стол, подал матери ложку. Мать склонилась над миской, грустно и нежно улыбнулась.

— Ешь уж сам, суета моя!

Беда шла косяком. В понедельник погибли еще две телочки, а в четверг приехал в село прокурор района. Он посидел немного в конторе, а потом отправился прямо на ферму.

Сашка Трунов ходил по улице пританцовывая. Он встретил Ваняту, показал ему язык и едко бросил:

— Достукались, да? Теперь еще не то будет!

Мать ходила сама не своя. Ванята пытался узнать у нее что-нибудь, но она еще больше помрачнела.

— Не трожь ты меня, — сказала она. — И так душа вся изныла…

Прокурор уехал только на второй день. У матери валилось все из рук. С Ванятой она почти не разговаривала. Посмотрит на него долгим изучающим взглядом — и все.

Хорошо все же, что не бросил он мать и не удрал в свое прежнее село. Если даже не поможет ей, вдвоем им легче.

Мать не умела постоять за себя. Он должен что-то сделать. Конечно! Пойдет, например, в колхозную контору, позвонит по телефону прокурору и все ему расскажет. Или еще лучше — Платону Сергеевичу. Ванята лучше знает мать, чем какой-то Трунов!

Так он и решил. Почистил для этого случая ботинки, прилизал мокрыми ладонями волосы и отправился в путь.

Над селом опускался вечер. Из лугов возвращалось стадо. Впереди, потряхивая головой, шел круторогий серьезный козел. Вдоль дороги стелилась легкая дымчато-сизая пыль.

Но нужного человека никогда сразу не найдешь. Он обежал все село. Побывал в мастерской у трактористов, заглянул в клуб. Парторг как сквозь землю провалился.

Ванята совсем сбился с ног. Куда ни пойдет, все одно и то же — нет и нет. Вечер уже разливал по селу густую мглу. В избах замерцали огоньки.

Где же он может быть?

Ванята отправился к колхозной конторе. Там было темно. Только в крайнем окошке теплился желтый, тусклый свет. Наверно, от настольной лампы.

Окно было закрыто серой шторой. В глубине комнаты мелькал силуэт.

Он!

Ванята кружил возле конторы, не решался войти. Остановится возле окна, подумает и снова идет прочь. Под ногой Ваняты щелкнула какая-то ветка. Он вздрогнул и присел от неожиданности на корточки.

Тотчас распахнулись обе половинки окна, и появился в нем парторг Платон Сергеевич.

— А ну иди сюда, злой разбойник! Не прячься, я тебя разоблачил!

Ванята смущенно поднялся.

— Иди, иди! — подзуживал парторг. — Я тебе покажу, как тут ходить и подглядывать. Давай руку. Вот так… Куда же ты, леший! Тут цветы. Не видишь?

Ванята стоял в комнате перед Платоном Сергеевичем.

— Ты садись, — сказал парторг. — Вот сюда, на диван. Я, брат, тебя давно поджидаю…

— Шутите?

— Чего ради! Я в самом деле. Познакомились сказал — будем дружить, а теперь и носа не кажешь…

— Так я же…

— Вижу что ты… Садись, рассказывай.

Платон Сергеевич сел напротив Ваняты, смотрел на него, прищурив глаза. В щелочке между ресницами светились живые, быстрые зрачки.

— Так на чем же мы с тобой остановились? — спросил он и наморщил лоб, будто бы они и в самом деле начали и на чем-то прервали беседу.

— Маму обидели, — сдерживая дрожь в голосе, сказал Ванята. — Жаль смотреть даже. Я…

Платон Сергеевич накрыл руку Ваняты своей теплой, сухой ладонью, строго и убежденно сказал:

— Не обижали ее, Ванята. Чего зря выдумываешь?

— Ага, не обижали! Прокурор вон приезжал допытывался… Я знаю…

— Ну и что же, что приезжал? Такая у него должность — проверять. Ничего же не подтвердилось. Хочешь, при тебе прокурору позвоню. Звонить?

— Позвоните, если можно…

Парторг поднялся, подошел к накрытому красным кумачом столу. Повертел юркую ручку, подул в трубу и с казал кому-то далекому, засевшему на другом конце провода:

— Разыщите Тищенко. Знаю, что поздно. Из-под земли достаньте. Ладно? Ну спасибо, я подожду, положил трубку на место и сказал Ваняте:

— Сейчас найдут. Не переживай.

Телефон в самом деле вскоре зазвонил. Парторг встрепенулся от резкого, пронзительного звонка потянулся рукой к трубке.

— Здравствуй, товарищ Тищенко! Ты что же это — приехал, навел тут панику и ничего народу не объяснил. То есть как это объяснил? Почему же люди волнуются? Кто волнуется? — Парторг со значением посмотрел на Ваняту и добавил: — Есть такие… Не зря тебе звоню…

Платон Сергеевич переложил трубку к другому и, склонив голову, твердо сказал:

— Завтра на правлении колхоза субчика этого Трунова слушать будем. Вот-вот. Приезжай сам, поможешь разобраться… То есть как это — нет времени? Найдешь, если захочешь. А то я ведь и в райком могу позвонить. Мне это ничего не стоит. Вот именно… До завтра, в общем. Будь здоров!

Платон Сергеевич положил трубку и, продолжая мысленный разговор с прокурором покачал головой.